Чусова М.А.
О Лизином пруде Карамзина писалось немало. Однако ранняя история этого водоема обычно не рассматривалась, а при его описа-нии допускалось много неточностей.
Пруд находился за Камер-Коллежским валом, у дороги, ведущей в деревню Кожухово, на ровном, возвышенном и песчаном месте, был обнесен валом и обсажен березами, никогда не высыхал. В окружнос-ти он составлял около 300 метров, глубина в середине достигала 4 метров. По церковному преданию, которому у нас нет причин не до-верять, пруд был ископан руками первых иноков Симонова монастыря. Последний был основан первоначально в 1370 г. на месте церкви Рождества Богородицы в Старом Симонове племянником Сергия Радо-нежского Феодором. По преданию, Святой Старец, во время своего пребывания в Москве, останавливался в Симонове. В один из приез-дов вместе с Феодором (который упоминается как создатель водоема наравне с Преподобным) и иноками монастыря ископал пруд недалеко от обители (200 метров южнее Старого Симонова). В память об этом пруд назывался Сергиевским, иногда - Святым. В XIX веке еще было свежо предание о целительной силе его вод. С древних лет в день Преполовения ежегодно выходил сюда настоятель монастыря с крест-ным ходом, при стечении народа, для освящения воды по общему ус-таву .
Вероятно, как издревле монастырский, пруд был оставлен за Симоновым после секуляризации монастырских земель в 1764 году. Архимандрит Гавриил сообщал в 1770 году Духовной консистории, что около пруда, в котором разводят рыбу, находится монастырское под-ворье, огороженное забором, со строениями и кельей для сторожа. К Сергиеву пруду же люди ходят за исцелением уже сто лет до этого времени и более .
В 1797 году Сергиев пруд был обозначен как для рыбной ловли не пригодный .
В 1792 году, приехав из-за границы и набравшись там "вольно-думства", Н.М. Карамзин написал повесть "Бедная Лиза". Он первый указал на красоту этих мест и открыл их публике: "Поезжайте в воскресенье... к Симонову монастырю... везде множество гуляю-щих... Еще не так давно я бродил уединенно по живописным окрест-ностям Москвы и думал с сожалением: "Какие места! и никто не нас-лаждается ими!", а теперь везде нахожу общества" .
Из повести Карамзина выходило, что Лиза жила в Симоновой слободе (70 саженях от монастыря, подле березовой рощицы, среди зеленого луга) и утопилась в пруде в 80 саженях от своей хижины. Пруд этот был глубокий, чистый, "еще в древние времена ископан-ный", находился на дороге, его окружали дубы.
Березовый лес упоминается в примечаниях к планам Генерально-го межевания в даче Симоновой слободы , росли березы и вокруг пруда. Может быть, Карамзин имел в виду Тюфелеву рощу, которая по краю могла состоять из берез, она находилась в полукилометре от слободки. Зеленый луг около Симоновой слободы показан на планах на протяжении XIX века.
Н.Д. Иванчин-Писарев писал о восприятии повести Карамзина: "ни один Писатель, если исключить Руссо, не производил такого сильного действия в Публике. В часы досуга написав сказочку, он всю Столицу обратил к окрестностям Симонова Монастыря. Все тог-дашние светские люди пошли искать Лизиной могилы" . В описании они узнали пруд у дороги. Так Сергиев пруд стал Лизиным, а о его святости стали помнить лишь монахи, богомольцы да жители окрест-ных сел.
Сергиев пруд. Рисунок К.И. Рабуса
Обиделся ли тишайший Старец на Карамзина, но к писателю пришла большая слава, которой, иногда, он был и не рад. Кому-то даже удалось примазаться к ней: повсеместно, упоминая о "Бедной Лизе" и ее восприятии публикой, приводят надпись на одном из де-ревьев у пруда неизвестного автора (во всевозможных вариациях):
Здесь Лиза утонула, Эрастова невеста!
Топитесь девушки в пруду, всем будет место!
В оправдание того, что Карамзин "не достаточно почтительно изложил" историю монастыря, Иванчин-Писарев говорил, что тогда историограф был еще молод и мечтателен и ничего не знал о святос-ти пруда. Иванчин-Писарев привел и другое название водоема - Ли-сий (об этом ему сообщил один любитель истории) .
Со временем о "Бедной Лизе" стали забывать. В 1830 году од-ному старому поклоннику Карамзина уже на уединенном берегу пруда монах поведал, что когда-то съезжалась сюда вся Москва, искали развалившейся хижины и спрашивали, где жила Лиза .
В 1833 году в "Телескопе" анонимный автор [Н.С. Селивановский, выяснилось позже написания статьи] поведал предания, рассказанные ему столетней старухой (в них есть много правдиво-го), относящиеся, вероятно, к концу XVII - XVIII векам. На ее па-мяти старики рассказывали, что у пруда была гостиница монастырс-кая для странников, с крестом над дверью, там бесплатно останав-ливались паломники, у пруда были дубы высокие (сходится с описа-нием Карамзина), а у стены монастыря сад вишневый (сад показан на плане Генерального межевания). В пруд пускали рыбу "саженую, ме-ченую" (рыбу там действительно разводили в XVIII веке). Берега пруда были огорожены рилями, через пруд на сваях был переход, весь покрытый рамами стекольчатыми. Автор утверждал, что и ныне окрестные поселяне указывают на целительную силу вод пруда и мож-но часто встретить на берегу больную, пришедшую искупаться. "Не забыть мне суеверного рассказа старухи, - писал он, - о чистоте вод его и о горестном ужасе ея, что святыню осквернили злодеи ка-медианщики баснею о душегубице. Так вымыслы поэта отражаются в народе драматически!" Автор застал пруд, полный водой по-прежне-му, засохший дуб и несколько берез, изуродованных надписями. За прудом остатки "гостиницы", которую многие принимали за хижину Лизы. Здесь он нашел деньгу Петра. "Гнездо зелени, взлелеянное тихим трудом иноков, брошено на расхищение и людям и времени" - резюмировал он .
Остатки якобы хижины Лизы упоминаются и в других воспомина-ниях . Они являлись, очевидно, остатками разрушенного под-ворья для сторожи у пруда.
Что касается роскошного перехода, то он мог существовать во времена царя Алексея Михайловича. Последний неоднократно останав-ливался в монастыре, жил там во время постов. Есть также преда-ние, что в Сергиевском пруду для него специально разводили рыбу .
М.Н. Загоскин в 1848 году писал о Лизином пруде, у которого еще росли березы с едва заметными надписями, что он похож более на дождливую лужу.
В 1871 году архимандрит Евстафий утверждал, что Симонов мо-настырь свято чтит традиции и каждый год в день Преполовения нас-тоятель шествует с крестным ходом к Сергиеву пруду, а в последние годы с иконой Сергия Радонежского большого размера. Пруд всегда чист, и местные жители не сваливают туда мусор, а берут из него воду, в пруде водятся караси .
В XIX веке земля около Сергиева пруда (130 саженей) сдава-лась в аренду окрестным крестьянам под огороды, с условием, чтобы содержатели не препятствовали крестному ходу, совершаемому в день Преполовения . В начале XX века эта земля стала объектом жи-лищного строительства разросшейся Симоновой слободы (возникшее поселение носило название Малая Симонова слободка) . Окрестные жители так загрязнили пруд, что для купания он стал уже непригоден.
"Самый храм и ископанный Пр. Сергием пруд, теряются за неук-люжими домами, строители которых преследовали одну цель, как мож-но больше получить выгоды с бедных заводских труженников..." - писал священник церкви на Старом Симонове .
Сергиев пруд. Начало XX века
Менялось время, менялась и история. По воспоминаниям рабочих Симоновки, на пруду, который блестел зимой, как зеркало, и где ребятишки катались на коньках, начинались знаменитые "стенки": жители Симоновой слободы сходились с жителями Лизиной слободки (Кошачьей) на кулачный бой, после которого лед обагрялся кровью .
Лизин пруд из места паломничества поклонников Карамзина стал местом рабочих сходок (да и подпольщики жили тут же рядом), которые здесь были в 1895 и 1905 годах .
После революции Лизин пруд, судя по всему, представлял из себя жалкое зрелище. С.Д. Кржижановский писал: "Я сел на трамвай № 28 и вскоре стоял у черной, зловонной лужи, круглым пятном вда-вившейся в свои косые берега. Это и есть Лизин пруд. Пять, шесть деревянных домиков, повернувшиеся к пруду задом, пакостят прямо в него, заваливая его нечистотами. Я повернул круто спину и пошел: нет-нет, скорей назад, в страну Нетов" .
Пруд, по рассказу старожила, засыпали в начале 30-х годов XX века, в конце 1970-х годов на его месте стали возводить административное здание завода "Динамо". Удалось найти и новые факты. Оказывается, водоем существовал еще в 1932 году, когда на его берегу уже высилось здание ФЗУ. В это время вода в нем была чистая, питали его ключи, а засыпали с трудом. Так что рабочий С. Бондарев выдвинул предложение сохранить Лизин пруд. «Все жители Ленинской слободы, хорошо знают Лизин пруд, - писал он в газете «Мотор», - кото-рый недавно еще был хорошим источником. В нем ребята купались и приходили к нему дышать свежим воздухов. В 1930 году от Пролетарс-кого райсовета было дано распоряжение окончательно засыпать Лизин пруд. Но так как этот пруд проточный, то его три года засыпают, а засыпать никак не могут. Сейчас пруд полностью заполнен чистой, прозрачной водой, выходящей даже из берегов. Пруд имеет водонос-ные ключи, из которых не переставая идет холодная, совершенно пригодная для питья вода, поэтому засыпать его невозможно. Если же его сохранить, в нем можно разводить рыбу и купаться. Я пред-лагаю сохранить Лизин пруд, превратив его в место для купания. Для этого следует провести следующие мероприятия: почистить от грязи и укрепить берега. Инициаторами этого дела должны быть уча-щиеся нашего ФЗУ, потому что здание ФЗУ стоит на берегу пруда, и им в первую очередь будут пользоваться фабзавученики.» Какая реакция последовала на статью - неизвестно. Пруд все-таки засыпали .
План ФЗУ. 1930 год
ПТУ "Динамо" (ФЗУ). Это здание еще помнило Лизин пруд. Но его тоже теперь нет.
Кроме Лизина пруда были: Лизин тупик, ведущий к пруду, Лизи-на слободка вблизи, Лизинская железнодорожная ветка с товарной станицей "Лизино", Лизина площадь (с юга от Лизина пруда, между прудом и железнодорожной веткой).
И здесь все казалось бы ясно. Но во второй половине XIX ве-ка, когда память начала уже ослабевать, появилось желание изме-нить историю. Хотелось, чтобы Сергиев пруд не был Лизиным. Архи-мандрит Евстафий, выпустивший несколько брошюр о Симонове монас-тыре, написал, что монастырь был основан близ урочища, именуемого летописцем (неизвестно каким) Медвежье озерко, или Лисий пруд. Это озерко, по его словам, поселянами было переименовано в даль-нейшем в Постылое как уже болотистое. Евстафий просил не путать Сергиева пруда с Медвежьим озерком. По созвучию получалось, что Лисий пруд это и есть Лизин .
Итак, некоторые стали считать, что существуют Сергиев пруд и Медвежье озерко, или Лисий пруд, который стал Лизиным . Это заблуждение перекочевало в XX век, его стали повторять некоторые исследователи творчества Карамзина .
Какой же все-таки пруд был описан Карамзиным, где находился Сергиев пруд и какой пруд назывался Лизиным?
Озеро Постылое находилось в 2 км от монастыря, за Тюфелевой рощей, были там и другие озера. Они явно не подходят под описание пруда Карамзина: у него пруд находился в 80 саженях от Лизиной хижины, был в древние времена ископан (озера являлись природными водоемами). Название Медвежье озеро среди местных топонимов обна-ружить не удалось . Непонятно, откуда Евстафий его взял. У Пассека и Иванчина-Писарева, например, об этом ничего не сказано, а последний определенно указывал, что Лисий - это второе название Сергиева пруда. Не ошибся ли архимандрит? Дело в том, что еще в конце XIV века Симоновым монастырем был основан небольшой монас-тырек Спаса Преображения у Медвежьих озер (находятся ныне в Щел-ковском районе). Его название Евстафий мог принять за название Симонова монастыря.
В окрестностях Симонова был еще один пруд, находившийся под горою монастыря (не показан на плане Генерального межевания), "вырытый наподобие круглого бассейна", он упоминается в монас-тырских документах как объект сдачи в аренду. Его можно видеть на гравюрах XIX века . Но этот пруд также не подходит под пруд Карамзина: он находился не у дороги и не был окружен столетними дубами, да и вообще деревьями.
Остается только Сергиев пруд, который однозначно определен: он упоминается в монастырских документах XVIII-XX веков, обозна-чен на плане Генерального межевания (без названия), иллюстрирован к историческому описанию Пассека.
Лизин же пруд (вернее, тот, который публика обозвала Лизи-ным) обозначен на планах там же, где находился Сергиев пруд. К тому же, о таком переименовании монастырского пруда не раз упоми-налось современниками. Да и крестный ход, по воспоминаниям рабо-чих, был именно к Лизиному пруду .
Да и сам писатель признался: "Близ Симонова есть пруд, осе-ненный деревьями и заросший. Двадцать пять лет пред сим сочинил я там Бедную Лизу - сказку весьма незамысловатую, но столь щастли-вую для молодого автора, что тысяча любопытных ездили и ходили туда искать следов Лизиных" .
ИЛЛЮСТРАЦИИ
1. Пассек В.В. Историческое описание московского Симонова монастыря. М., 1843. С. 6-7, 34
2. Скворцов Н.А. Материалы по Москве и Московской епархии за
XVIII век. М., 1912. Вып. 2. С.457.
3. ЦИАМ, ф. 420, оп. 1, д. 10, л. 6 об.- 7.
4. Карамзин Н.М. Записки старого московского жителя. М.,
1988. С. 261.
5. РГАДА, ф. 1355, оп. 1, д. 775, л. 34.
6. Литературный музеум на 1827 год. М., 1827. С.143-144.
7. Иванчин-Писарев Н.Д. Вечер в Симонове. М., 1840. С. 54-55, 74.
8. Дамский журнал. 1830. № 24. С. 165-166.
9. Телескоп. 1833. №2. С. 252-257.
10. Русский вестник. 1875. №5. С. 125; Переписка А.Х. Востоко-ва в повременном порядке. СПб., 1873. С.VIII.
11. Шамаро А. Действие происходит в Москве. М., 1979. С. 22.
12. Загоскин М.Н. Москва и москвичи. М., 1848. Т. 3. С. 266.
13. Московские епархиальные ведомости. 1871. №8. С. 79.
14. ЦИАМ, ф. 420, д. 369, л. 1-5.
15. ЦИАМ, ф. 420, Д. 870-875.
16. Остроумов И.В. Храм Рождества Пресвятой Богородицы на Ста-ром Симонове. М., 1912. С. 89.
17. ЦМАМ. Ф. 415, оп. 16, д. 142, л.1-2.
18. По революционной Москве. М., 1926. С. 214-215; История завода "Динамо". М., 1961. Т.1. С. 17, 41, 46.
19. Кржижановский С.Д. Воспоминание о будущем. Сборник. М.,
1989. С. 395.
20. Шамаро А. Указ. соч. С. 24: Мотор. 1932. № 140. С. 4.
21. Евстафий. Московский мужской ставропигиальный Симонов мо-настырь. М., 1867. С. 3, 4, 12.
22. Кондратьев И.К. Седая старина Москвы. М., 1996. С.349,
351.
23. Топоров В.Н. Бедная Лиза Карамзина. Опыт прочтения. М.,
1995. С. 107; Зорин А.Л. Немзер А.С. Парадоксы чувстви-тельности // "Столетья не сотрут" М., 1989. С. 12.
24. Чусова М.А. Тюфелева роща в Москве // Московский журнал.
2001. № 9. С. 48-49.
25. Пассек В.В. Указ. соч. С. 66; ЦИАМ, ф. 420, д.1175, л.
4; д 1191, л. 10.
26. Шипилин Л.В. Большевистский путь борьбы и побед. М.,
1933. С. 11.
27. Карамзин Н.М. Записка о достопамятностях Москвы // Моск-ва в описаниях XVIII века. М., 1997. С.294.
Щукин Василий Георгиевич
Доктор филологических наук, литературовед и культуролог, профессор Ягеллонского университета (Краков, Польша), зав. кафедрой истории русской литературы, Средневековья и Нового времени
Понятие литературного урочища (locus poesiae) было выдвинуто В. Н. Топоровым в ряде работ второй половины 1980-х – начала 1990-х годов (6, 61–68; 7, 68–73; 8 , 73–78; 9 , 200–279). Если предельно упростить его истолкование и забыть обо всех связанных с ним нюансах, то его можно было бы определить как некое поэтически значимое место в городе, иными словами – сравнительно небольшой и осознаваемый как ограниченное целое участок городской территории, который в силу своих природных данных (рельефа, гидрографии, флоры и т. п.) и накладывающегося на них культурного ландшафта обрастает легендами, устной и литературной репутацией, в силу чего становится излюбленным местом тех или иных писателей, предметом их поэтических описаний и местом действия их произведений. Авторы селят там своих героев, проурочивают урочища к тем или иным изображаемым событиям или к лирическим переживаниям. Оно может быть вполне конкретным, легко и точно локализируемым топографическим «уголком» – локусом (см. Примечание 1). Локус обладает не только топографической, но и во многих случаях также жанровой определенностью, которая задается социальной и культурной предназначенностью: в храме люди молятся, в парикмахерской бреются, а в кафе пьют кофе с пирожными и сплетничают. С другой стороны, городское урочище может представлять собой топос (см. Примечание 2), то есть достаточно обширную территорию, включающую в себя целый ряд локусов.
Урочище – не внутритекстовой феномен, а вполне объективное явление. Аптекарский остров, о котором писал В.Н. Топоров, или район Сенной площади в Петербурге, о котором довелось писать автору этих слов (13 , 155–167) , существуют на самом деле. Городская «материя» в данном случае первична, а образное и сюжетное пространство, как элемент «умышленной», интенциональной действительности – вторично. Это не просто район или квартал, а особо примечательное место, выдающийся фрагмент городского пространства (см. Примечание 3). Характерные черты тамошнего ландшафта, хотя бы минимально отличающиеся от окружающего «среднего уровня», создают предпосылки для особого отношения жителей города. Попадая в это место, человек начинает более обычного фантазировать, слагая несложные мифические сказания, а затем и более замысловатые легенды об особых, как бы волшебных свойствах урочища. Очень часто этому способствовали исторические события, которые, со временем покрываясь патиной забвения, превращались в памяти потомков в баснословные рассказы.
На мифотворческие потенции городских локусов и топосов как мест, отличающихся особой семантической насыщенностью – указывает также этимология слова урочище. Как утверждает
В.Н. Топоров, « <...> урочище, – место «уроков», или, по Далю, « живое урочище, всякий природный знак, мера, естественный межевой признак». Две особенности характеризуют урочище – прежде всего оно становится таковым из того нейтрального, неопознаваемого и как бы скрытого от воспринимающего сознания, в тайне пребывающего места через прорыв в знаковую сферу, обнаружения себя в ней как раскрытия своей тайны; кроме того, именно в силу этого «место уроков» становится опасным, легко подвергающимся порче, сглазу, урокам (ср. ур o чить ‘ портить " , ‘ вредить " и т. п., но и ‘ околдовывать "): злое слово – урок, ур.к, у-рекать (ср. речь) – становится злым делом – урок, уроченье и т. п. Следовательно, урочище – это явленная местом его тайна, его основной смысл, воспринятые «внешним» сознанием и усвоенные им, что, в частности, обнаруживается в тех отношениях, в которые ставит себя человек в связи с этим урочищем, определяющий себя по отношению к нему и использующий его для уроков (уже в другом, положительном смысле, ср. урок как заключение, сделанное на основе предыдущих знаний и ориентирующее человека в новых ситуациях), ср. урочить «урекать» , «определять» , «назначать вперед» , «предсказывать» (9 , 244. Курсив и разрядка В.Н. Топорова, жирный шрифт мой. – В. Щ.) – См. Примечание 4 .
Замечу, однако, что природно-топографические свойства урочища первичны по отношению к его баснословной или письменной литературной легенде лишь в самом первом акте мифотворчества – когда человек, постигающий смысл и красоту его «урока», создает первое о нем сказание. «Прорвавшись» в знаковую сферу и приобретшее смысл, оно начинает воздействовать на поэтическое воображение современников и потомков первого мифотворца уже не столько своими естественными свойствами, сколько приуроченной семантической наполненностью и эмоциональной окрашенностью. Стоит прислушаться к непростым для понимания и совсем не банальным словам создателя концепции, чтобы понять, какой феноменальной глубиной и емкостью обладает понятие урочища: «Можно сказать, что в известном отношении интуиция ближе всего подходит к осознанию того, чтo стоит за этим понятием, поскольку, во-первых, она опирается на некий единый, хотя и синкретический по происхождению и по характеру корпус впечатлений, полученный как результат «суммации» разных опытов и соответствующих образов, и, во-вторых, она свободна <...> от логико-дискурсивных схем и, следовательно, ею постигается не то, «что есть на самом деле», но прежде всего то, что воспринимаемо и запечатлеваемо в силу внутреннего сродства между внешним миром и структурой восприятия этого мира. Иначе говоря, в обоих случаях оказывается чрезвычайно существенным субъектный и субъективный аспект порождения образа урочища и, значит, то обстоятельство, что описание урочища имеет отношение не только к самому урочищу (в первую очередь), но и к субъекту описания, который отражается в этом описании, как в зеркале, в связи с его отношением к данному урочищу и через него <...> . Речь идет прежде всего о различении и учете двух планов – природного (в двух ипостасях – геофизической и природно-экологической, конкретнее – «ланшафтно-пейзажной») и культурного – и об умении увидеть их в соединении, представляющем собою результат параллельной или, точнее, «параллелизирующейся» работы природы и культуры, порождающей и само урочище, и его «описателя» как восприемника образа урочища <...> . Если человеческая мысль и воображение являются той «геологической силой», которая приводит к формированию ноосферы, то и художественная литература обретает свою роль в этом процессе. И не только в целом, вообще, в принципе, но и вполне конкретно и наглядно. Последнее имеет место, когда речь идет об определенном (урочном) месте и времени в их единстве, что, в частности, и характеризует урочище. Многообразно связываемая с хронотопической ситуацией, художественная литература образует многочисленные, иногда очень сложные комбинации «пространственно-поэтического» характера. Необходимо считаться с тем, что литература может быть не только национальной (русской или французской), но и областнической (новгородской, тверской или рязанской), «городской» (московской или петербургской) и – еще yже и пространственно-ограниченнее – литературой отдельных городских урочищ («урочищной»). В этом последнем случае можно говорить о «литературном урочище» как сложном соединении литературного и пространственного, «культурного» и «природного», предполагающем принципиальную многофункциональность. Литературное урочище – это и описание реального пространства для «разыгрывания» поэтических (в противоположность «действительным») образов, мотивов, сюжетов, тем, идей; это – место вдохновения поэта, его радостей, раздумий, сомнений, страданий; место творчества и откровений; место, где он живет, творит и обретает вечный покой; место, где поэзия и действительность («правда») вступают в разнородные, иногда фантастические синтезы, когда различение «поэтического» и «реального» становится почти невозможным; место, которое само начинает в значительной степени определяться этими, до поры казавшимися невероятными связями, становящимися по мере их осознания, экспликации и передачи «вовне», «другим» вс. более и более реальными и формирующими ту «поэтосферу», которая в конце концов вместе с «научной мыслью» сублимируется до уровня «планетарного» явления и соответствующей ему силы «природно-культурного», подлинно космологического
творения, требующего своего Гесиода. Поэзия, «разыгрывающая» пространство, и пространство, «разыгрываемое» поэзией, poesia loci и locus poesiae, то целое, где граница между причиной и следствием, порождающим и порождаемым, тяготеет к стиранию, – вот то «новое» единство, которому предстоит быть осмысленным и понятым как в макро-, так и в микроперспективе (9, 200–201. Разрядка и курсив В.Н. Топорова, жирный шрифт мой. – В. Щ.) – См. Примечание 6 .
Да простит читатель столь обширную выписку, но в данном случае она, как мне кажется, совершенно необходима. На мой взгляд, в настоящее время не существует более совершенного в методологическом отношении и более удачного объяснения органической связи реальной – и материально, и духовно (гуманитарно) осуществляющейся жизни, с одной стороны, устного и «книжного» слоя культурной традиции, с другой, и поэтического образа, с третьей. Пристальный взгляд выдающегося ученого не пренебрег ничем: ни природными, ни физиологическими, ни социальными детерминантами, ни смысловыми и, более того, идеальными, символическими, мифопоэтическими параметрами, зачастую отсылающими нас очень далеко, к метафизическим или даже трансцендентным представлениям. Такова окружающая нас природа, таков человек и таково его творчество.
Настоящая статья содержит в себе обзор некоторых московских литературных урочищ в хронологической последовательности. При этом я попытаюсь ответить на вопрос, почему именно эти, а не какие-либо другие районы, кварталы или уголки города были выбраны устной молвой и творческим воображением художников слова в качестве loci poesiae , в чем заключалась причина их мифотворческой и поэтической потенции.
Симоново
История московских литературных урочищ берет свое начало с момента возникновения полноценной субъективной прозы, то есть с «Бедной Лизы» Н.М. Карамзина (1792). В основе акта создания такого рода повествования лежит подробное описание субъективного переживания, в том числе переживания полюбившихся мест и «милых сердцу» временных фрагментов – пор дня и времен года. Сентиментальную героиню необходимо было поселить в таком месте, которое волновало бы воображение автора и надолго запомнилось бы будущему читателю – нечто подобное деревушке Кларан на берегу Женевского озера, где по воле Жана Жака Руссо суждено было жить нежной Юлии и страстному Сен-Пр..
Карамзин выбрал окрестности Симонова монастыря не случайно: оно было овеяно легендами. Писатель с молодых лет интересовался древней Москвой и читал анонимные «Повести о начале Москвы», написанные во второй половине XVII века, в которых среди различных вариантов расположения сел боярина Кучки было названо и Симоново. Таким образом, это место косвенно связывалось со строительной жертвой, предшествовавшей основанию будущей столицы. Легенды связывали Симоново и с иными важными событиями русской истории. Так, например, считалось, что преподобный Сергий Радонежский, основавший в 1370 году Симонов монастырь, собственноручно вырыл вблизи монастырских стен небольшой пруд, долгое время называвшийся Лисиным. Тут же, совсем неподалеку, были похоронены герои Куликовской битвы – Пересвет и Ослябя, монахи монастыря Святой Троицы. Так это было или не так на самом деле, в сущности, никто не знал, но именно потому это место было овеяно атмосферой повышенной важности, эмоциональности и загадочности; оно источало урок – воздействие могущественных сил исторической судьбы.
Однако историческая память и связанные с нею легенды, которые «хранит» урочище, сами по себе недостаточны. Работе воображения должна прийти на помощь природа – свойства тамошнего ландшафта. И за этим дело не стало: в Симонове было красиво. Монастырь стоит на высоком берегу Москва-реки, откуда и сейчас открывается величественная панорама южной части города, от Донского монастыря и Воробьевых гор до Кремля; во времена Карамзина был виден также деревянный дворец царя Алексея Михайловича в Коломенском. Для читателя, сочувствовавшего «сентиментальному» повествователю и глубоко переживавшего легендарно-исторические ассоциации, чрезвычайно важным являлось признание повествователя в том, что он любит там гулять и общаться с природой: «Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою» (4 , 591).
В конце XVIII века Симоново находилось на значительном расстоянии от города, среди заливных лугов, полей и рощ. Москву было оттуда видно очень хорошо, но она красовалась в отдалении –
живая история в обрамлении вечной природы. Карамзинское описание, предваряющее действие повести – сначала «величественный амфитеатр» города, окрестных сел и монастырей в косых лучах заходящего солнца (См. Примечание 6), а затем плавный переход от панорамы города и природы к панораме истории. Роль связующего звена между космическими и культурно-историческими стихиями выполняет образ осенних ветров, веющих в стенах монастыря меж «мрачных готических башен» и надгробных камней. Приведенный ниже фрагмент великолепно демонстрирует искусство писателя, который, мастерски манипулируя чувствами читателя, нагнетает настроения, связанные с переживанием места необыкновенного, печального и величественного – и только тогда переходит к изображению судьбы бедной девушки. Не забудем, что согласно убеждениям гуманистов и просветителей XVIII века именно конкретная человеческая личность – венец природы и конечная цель истории. «Часто прихожу я на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою. Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокой травою, и в темных переходах келий. Там, опершись на развалины гробовых камней, внимаю глухому стону времен, бездною минувшего поглощенных, – стону, от которого сердце мое содрогается и трепещет. Иногда вхожу в келии и представляю себе тех, которые в них жили, – печальные картины! <...> Иногда на вратах храма рассматриваю изображение чудес, в сем монастыре случившихся, – там рыбы падают с неба для насыщения жителей монастыря, осажденного многочисленными врагами; тут образ Богоматери обращает неприятелей в бегство. Вс. сие обновляет в моей памяти историю нашего отечества – печальную историю тех времен, когда свирепые татары и литовцы огнем и мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, От одного Бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях. Но всего чаще привлекает меня к стенам Си * нова монастыря воспоминание о плачевной судьбе Лизы, бедной Лизы. Ах! я люблю те предметы, которые трогают мое сердце и заставляют меня проливать слезы нежной скорби!» (4 , 591–592).
Вышеупомянутые настроения «нежной скорби» Карамзин использовал со свойственным ему талантом. Он «утопил» героиню в Лисином пруду. После выхода повести в свет этот пруд незамедлительно стал местом паломничества москвичей, приходивших сюда поплакать над горькой судьбою бедной Лизы. На старинных гравюрах тех лет сохранились тексты «чувствительных» надписей на разных языках, которые москвичи вырезали на деревьях, росших вокруг пруда, который устная молва переименовала из Лисиного в Лизин, например: «В струях сих бедная скончала Лиза дни; / Коль ты чувствителен, прохожий! воздохни»; или: «Утопла лиза здесь Эрастова невеста. / Топитесь девушки для всех вас будет место» (цит. по: 10 , 362–363). Симоновский локус приобрел репутацию места несчастной любви. Но мало кто из «паломников» осознавал глубинную поэтическую связь этого образа с куда более сложным образом русской истории, а точнее, истории Москвы. Преподобного Сергия, стоявшего у истоков великого будущего Москвы, и «бедную» Лизу связывало Симоново урочище как особый источник и катализатор поэтичности, locus poesiae (10 , 107–113). Однако урок этого места подействовал даже на власть предержавших: во время написания «Бедной Лизы» Симонов монастырь был закрыт по воле Екатерины II, пытавшейся проводить политику секуляризации (поэтому в «Бедной Лизе» монастырь «опустевший», а кельи пустые), но в 1795 году, в разгар популярности Симонова, его вновь пришлось открыть.
Симоновское урочище активно воздействовало на умы и сердца сравнительно недолго – пока жило карамзинское поколение. Уже в пушкинские времена наступает семантическая дезактуализация этого места, и память о нем постепенно угасает. Любопытно, что Лизин пруд как место гибели карамзинской героини упомянут еще в путеводителе 1938 года (5 , 122–123), когда Симонова слобода называлась Ленинской (а посреди Ленинской слободы вс. еще существовала Лизина площадь!), но к середине 1970-х годов литературному следопыту Александру Шамаро пришлось немало потрудиться, чтобы выяснить, куда и когда именно «исчез» пруд, на месте которого вырос административный корпус завода «Динамо» (12 , 11–13).
Девичье поле
Романтический культ дружбы и возвышенных идеалов юности обычно связывают с Пушкиным и с Царскосельским лицеем, но указанные мотивы появляются несколько ранее в стихах молодого Жуковского и братьев Тургеневых и связываются ими с «ветхим домом» и «диким садом», где они собирались в студенческие годы. «Ветхий дом» принадлежал родителям Александра Воейкова, в будущем второстепенного литератора, посредственного профессора русской словесности в Дерпте и негодного мужа Александры Протасовой, ставшей прототипом Светланы из знаменитой баллады Жуковского (см. Примечание 7). Этот дом, как с большой точностью установил В.Н.
Топоров, находился между собственно Девичьим полем и Лужниками, где-то в районе современной Усачевки. Он стоял «в дальнем углу Хамовнической части, на самом краю застроенного пространства, где редкие домики терялись в море садов, рощ, перелесков» (11 , 290–292). Местность была болотистая, неказистая, сад Воейковых в самом деле «дикий», совсем заглохший. Но в этом-то и заключалась особая прелесть. В ветхом и старом поселилось новое и молодое племя, еще полное сил и надежд, а сама «ветхость» и окружающая «дикая» природа, казалось, подчеркивала поэтичность и юношескую непосредственность сердечной привязанности всех членов Дружеского литературного общества, как стали в 1801 году себя именовать собиравшиеся у Воейкова юноши, учившися в Благородном пансионе при московском университете – Жуковский, братья Андрей и Александр Тургеневы, Андрей Кайсаров, Алексей Мерзляков и Семен Родзянко. Кстати, в окружающем «диком» ландшафте было немало красивого и даже величественного: из сада или из окон дома открывался вид на Нескучный сад, Андреевский монастырь, усадьбу Голицыных, а справа эту великолепную панораму замыкали Воробьевы горы. Парки, леса, маковки церквей и башни усадебного дома – во всей Москве найдется немного таких красивых видов.
Уже поздней осенью и в начале зимы 1801 года друзьям пришлось расстаться: кто-то из них уехал в Петербург на службу, кто-то остался в Москве. О поддевиченском доме Воейкова они вспоминали в письмах друг к другу и в стихах. Новая, «взрослая» жизнь оказалась уже не такой романтически беззаботной, как часы, проведенные в том «ветхом» доме, и потому воспоминание о нем вскоре превратилось в поэтический образ утраченного счастья:
Сей ветхий дом, сей сад глухой, – Убежище друзей, соединенных Фебом, Где в радости сердец клялися перед небом, Клялись своей душой, Запечатлев обет слезами, Любить отечество и вечно быть друзьями (см. Примечание 8).
Память об этом пристанище дружбы и поэзии хранилась долго. Хранил ее Жуковский, хранил Александр Тургенев – младший брат рано умершего Андрея, приятель Пушкина и Чаадаева. Благодаря Кайсарову литературный миф об утраченном счастье стал популярен в кругу московских масонов, а от них перешел к кружку Станкевича и далее к западникам сороковых годов. А когда на Девичьем поле, в большом деревянном доме, стилизованном под крестьянскую избу, поселился историк Михаил Погодин, а у него на обедах собиралась «вся Москва», старые москвичи стали вспоминать, что тут неподалеку в начале века собирались счастливые юные поэты. Так, например, 9 мая 1840 года, когда в саду у Погодина по случаю именин Гоголя и его отъезда за границу был устроен званный обед, на который прибыли М.Ю. Лермонтов, П.А. Вяземский, М. Загоскин, поэт М.А. Дмитриев, правовед П.Г. Редкин, А.П. Елагина (мать братьев Киреевских), Е.А. Свербеева, Е.М. Хомякова (жена известного славянофила), то Александр Тургенев, также бывший там, записал в дневнике, что это веселое сборище напомнило ему «наш поддевиченский Арзамас при Павле I» (См. Примечание 9) . «Арзамасом» Тургенев по рассеянности назвал Дружеское литературное общество.
Литература
1. Герштейн Э. Дуэль Лермонтова с Барантом // Литературное наследство. 1948. № 45–46 (М.Ю. Лермонтов, II). С. 389–432. 2. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. IV. М.: Русский язык, 1980. 3. Душечкина Е.В. Светлана. Культурная история имени. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2007. 4. Карамзин Н.М. Бедная Лиза // Русская проза XVIII века. М.: Художественная литература, 1971. С. 589–605. 5. Осмотр Москвы: Путеводитель. М.: Московский рабочий, 1938. 6. Топоров В.Н. К понятию «литературного урочища» (Locus poesiae). I . Жизнь и поэзия (Девичье поле) // Литературный процесс и проблемы литературной культуры: Мат-лы для обсуждения. Таллин, 1988. С. 61–68. 7. Топоров В.Н. К понятию «литературного урочища». II. Аптекарский остров // Литературный процесс и проблемы литературной культуры: Мат-лы для обсуждения. Таллин, 1988. C . 68–73. 8. Топоров В.Н. Бытовой контекст русского поэтического шеллингианства (истоки) // Литературный
процесс и проблемы литературной культуры: Мат-лы для обсуждения. Таллин, 1988. C . 73 –78. 9. Топоров В.Н. Аптекарский остров как городское урочище (общий взгляд) // Ноосфера и художественное творчество / Ред. коллегия: Н.В. Злыднева, Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров, Т.В. Цивьян. М.: Наука, 1991. С. 200–279. 10. Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина. Опыт прочтения: К двухсотлетию со дня выхода в свет. М.: Издательский центр Российского гос. гум. ун-та. 11. Топоров В.Н. (1997). Ветхий дом и дикий сад: образ утраченного счастья (Страничка из истории русской поэзии) // Облик слова: Сб. статей / Сост. и отв. ред. Л.П. Крысин. М.: Русские словари, 1997. С. 290–318. 12. Шамаро А. Действие происходит в Москве: Литературная топография. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Московский рабочий, 1988. 13. Щукин В. Петербургская Сенная площадь (к характеристике одной «профанологемы») // Studia Litteraria Polono-Slavica 4: Utopia czystosci i gory smieci – Утопия чистоты и горы мусора / Redakcja naukowa tomu Roman Bobryk, Jerzy Faryno. Warszawa: Slawistyczny Osrodek Wydawniczy, 1999. S. 155–167. 14. Щукин В. Миф дворянского гнезда. Геокультурологическое исследование по русской классической литературе // Щукин В. Российский гений просвещения: Исследования в области мифопоэтики и истории идей. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН) . С. 155–458. 15. Glowinski M., Kostkiewiczowa T., Okopien-Slawinska A., Slawinski J. Slownik terminow literackich / Pod redakcja Janusza Slowinskiego. 2-e wydanie, poszerzone i poprawione. Wroclaw: Ossolineum, 1988.
Примечания
1. Приведу в пример угол Гороховой и Садовой, где жили Илья Ильич Обломов и Парфен Семенович Рогожин, или уголок Александровского сада, где Азазелло передал Маргарите коробочку с волшебным кремом – скамейка у Кремлевской стены, откуда хорошо виден манеж.
2. Подробнее о социально-культурных локусах см. 14 , 175–192.
3. Термин «топос» может употребляться и в традиционном значении – общепринятые в античной риторике стереотипные приемы аргументации и раскрытия известных тем, а также образцы образно-тематического и стилистического исполнения известных мест в ораторских речах и литературных текстах (см. 15 , 261–262).
4. Впрочем, урочище совсем не обязательно связано с городом: это может быть законченный фрагмент естественного ландшафта, овеянный легендой или связанный с разного рода поверьями.
5. Ср. также: 2 , 509.
6. «Образ, предвосхищающий Достоевского» (10 , 96).
7. Об Александре Андреевне Протасовой и ее браке с А.Ф. Воейковым см. 3 , 38–49.
8. Фрагмент из стихотворения Андрея Тургенева, автограф которого хранится в Рукописном отделе Института русской литературы Российской академии наук (Пушкинского дома). Цит. по: 11 , 294. Подчеркнуто А.И. Тургеневым – В. Щ.
9. Цит. по: 1, 419.
История московских литературных урочищ берет свое начало с момента возникновения полноценной субъективной прозы, то есть с «Бедной Лизы» Н.М. Карамзина (1792). В основе акта создания такого рода повествования лежит подробное описание субъективного переживания, в том числе переживания полюбившихся мест и «милых сердцу» временных фрагментов - пор дня и времен года. Сентиментальную героиню необходимо было поселить в таком месте, которое волновало бы воображение автора и надолго запомнилось бы будущему читателю - нечто подобное деревушке Кларан на берегу Женевского озера, где по воле Жана Жака Руссо суждено было жить нежной Юлии и страстному Сен-Прё.
Карамзин выбрал окрестности Симонова монастыря не случайно: оно было овеяно легендами. Писатель с молодых лет интересовался древней Москвой и читал анонимные «Повести о начале Москвы», написанные во второй половине XVII века, в которых среди различных вариантов расположения сел боярина Кучки было названо и Симоново. Таким образом, это место косвенно связывалось со строительной жертвой, предшествовавшей основанию будущей столицы. Легенды связывали Симоново и с иными важными событиями русской истории. Так, например, считалось, что преподобный Сергий Радонежский, основавший в 1370 году Симонов монастырь, собственноручно вырыл вблизи монастырских стен небольшой пруд, долгое время называвшийся Лисиным. Тут же, совсем неподалеку, были похоронены герои Куликовской битвы - Пересвет и Ослябя, монахи монастыря Святой Троицы. Так это было или не так на самом деле, в сущности, никто не знал, но именно потому это место было овеяно атмосферой повышенной важности, эмоциональности и загадочности; оно источало урок - воздействие могущественных сил исторической судьбы.
Однако историческая память и связанные с нею легенды, которые «хранит» урочище, сами по себе недостаточны. Работе воображения должна прийти на помощь природа - свойства тамошнего ландшафта. И за этим дело не стало: в Симонове было красиво. Монастырь стоит на высоком берегу Москва-реки, откуда и сейчас открывается величественная панорама южной части города, от Донского монастыря и Воробьевых гор до Кремля; во времена Карамзина был виден также деревянный дворец царя Алексея Михайловича в Коломенском. Для читателя, сочувствовавшего «сентиментальному» повествователю и глубоко переживавшего легендарно-исторические ассоциации, чрезвычайно важным являлось признание повествователя в том, что он любит там гулять и общаться с природой: «Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою» ( , 591).
В конце XVIII века Симоново находилось на значительном расстоянии от города, среди заливных лугов, полей и рощ. Москву было оттуда видно очень хорошо, но она красовалась в отдалении - живая история в обрамлении вечной природы. Карамзинское описание, предваряющее действие повести - сначала «величественный амфитеатр» города, окрестных сел и монастырей в косых лучах заходящего солнца ( . Локус обладает не только топографической, но и во многих случаях также жанровой определенностью, которая задается социальной и культурной предназначенностью: в храме люди молятся, в парикмахерской бреются, а в кафе пьют кофе с пирожными и сплетничают. С другой стороны, городское урочище может представлять собой топос ), а затем плавный переход от панорамы города и природы к панораме истории. Роль связующего звена между космическими и культурно-историческими стихиями выполняет образ осенних ветров, веющих в стенах монастыря меж «мрачных готических башен» и надгробных камней. Приведенный ниже фрагмент великолепно демонстрирует искусство писателя, который, мастерски манипулируя чувствами читателя, нагнетает настроения, связанные с переживанием места необыкновенного, печального и величественного - и только тогда переходит к изображению судьбы бедной девушки. Не забудем, что согласно убеждениям гуманистов и просветителей XVIII века именно конкретная человеческая личность - венец природы и конечная цель истории. «Часто прихожу я на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою. Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокой травою, и в темных переходах келий. Там, опершись на развалины гробовых камней, внимаю глухому стону времен, бездною минувшего поглощенных, - стону, от которого сердце мое содрогается и трепещет. Иногда вхожу в келии и представляю себе тех, которые в них жили, - печальные картины! <…> Иногда на вратах храма рассматриваю изображение чудес, в сем монастыре случившихся, - там рыбы падают с неба для насыщения жителей монастыря, осажденного многочисленными врагами; тут образ Богоматери обращает неприятелей в бегство. Всё сие обновляет в моей памяти историю нашего отечества - печальную историю тех времен, когда свирепые татары и литовцы огнем и мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, От одного Бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях. Но всего чаще привлекает меня к стенам Симонова монастыря воспоминание о плачевной судьбе Лизы, бедной Лизы. Ах! я люблю те предметы, которые трогают мое сердце и заставляют меня проливать слезы нежной скорби!» ( , 591–592).
Вышеупомянутые настроения «нежной скорби» Карамзин использовал со свойственным ему талантом. Он «утопил» героиню в Лисином пруду. После выхода повести в свет этот пруд незамедлительно стал местом паломничества москвичей, приходивших сюда поплакать над горькой судьбою бедной Лизы. На старинных гравюрах тех лет сохранились тексты «чувствительных» надписей на разных языках, которые москвичи вырезали на деревьях, росших вокруг пруда, который устная молва переименовала из Лисиного в Лизин, например: «В струях сих бедная скончала Лиза дни; / Коль ты чувствителен, прохожий! воздохни»; или: «Утопла лиза здесь Эрастова невеста. / Топитесь девушки для всех вас будет место» (цит. по: , 362–363). Симоновский локус приобрел репутацию места несчастной любви. Но мало кто из «паломников» осознавал глубинную поэтическую связь этого образа с куда более сложным образом русской истории, а точнее, истории Москвы. Преподобного Сергия, стоявшего у истоков великого будущего Москвы, и «бедную» Лизу связывало Симоново урочище как особый источник и катализатор поэтичности, locus poesiae ( , 107–113). Однако урок этого места подействовал даже на власть предержавших: во время написания «Бедной Лизы» Симонов монастырь был закрыт по воле Екатерины II, пытавшейся проводить политику секуляризации (поэтому в «Бедной Лизе» монастырь «опустевший», а кельи пустые), но в 1795 году, в разгар популярности Симонова, его вновь пришлось открыть.
Симоновское урочище активно воздействовало на умы и сердца сравнительно недолго - пока жило карамзинское поколение. Уже в пушкинские времена наступает семантическая дезактуализация этого места, и память о нем постепенно угасает. Любопытно, что Лизин пруд как место гибели карамзинской героини упомянут еще в путеводителе 1938 года ( , 122–123), когда Симонова слобода называлась Ленинской (а посреди Ленинской слободы всё еще существовала Лизина площадь!), но к середине 1970-х годов литературному следопыту Александру Шамаро пришлось немало потрудиться, чтобы выяснить, куда и когда именно «исчез» пруд, на месте которого вырос административный корпус завода «Динамо» ( , 11–13).
Примечания:
Герштейн Э. Дуэль Лермонтова с Барантом // Литературное наследство. 1948. № 45–46 (М.Ю. Лермонтов, II). С. 389–432.
Карамзин Н.М. Бедная Лиза // Русская проза XVIII века. М.: Художественная литература, 1971. С. 589–605.
Осмотр Москвы: Путеводитель. М.: Московский рабочий, 1938.
Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина. Опыт прочтения: К двухсотлетию со дня выхода в свет. М.: Издательский центр Российского гос. гум. ун-та.
Шамаро А. Действие происходит в Москве: Литературная топография. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Московский рабочий, 1988.
«Борис Годунов Карамзин» - Н.М.Карамзин «История государства Российского» (1803 – 1826 гг.). История России. Во внешней политике Борис Годунов проявил себя как талантливый дипломат». «Царствование Бориса Годунова ознаменовалось начавшимся сближением России и Запада. Школьная энциклопедия «Руссика». Авторы: Иванова Катя и Гордеева Алена.
«Николай Карамзин» - Знал церковно-славянский, французский, немецкий языки. Александр Семенович Шишков Общество «Беседа любителей российского слова». Николай Михайлович Карамзин. В 1783 появилось первое печатное произведение Карамзина - “Деревянная нога”. Отец – отставной капитан. (1766-1826) подготовила учитель русского языка и литературы Тараканова Н.Г. МОУ СОШ №8 г.Кстово.
«Сентиментализм Карамзин» - Влияние кружка продолжалось 4 года (1785 - 88). Биография Н.М. Карамзина. Кто мог любить так странно, Как я любил тебя? Содержание. Но я вздыхал напрасно, Томил, крушил себя! Сентиментализм как литературное направление. И не знатному вельможе, не государственному деятелю или полководству, а литератору – Н.М.Карамзин.
«Карамзин Николай Михайлович» - Н.М.Карамзин. Знал церковно-славянский, французский, немецкий языки. В 1845 году в Симбирске был установлен памятник Николаю Михайловичу. До последнего дня жизни Карамзин был занят писанием «Истории государства Российского». Отец – отставной капитан. Николай Михайлович Карамзин (1766-1826). Родился 1 декабря близ Симбирска.
«Карамзин Бедная Лиза» - Обманутое доверие. Трудолюбивая. Ах!...». Повесть написана в 1792 году. Какие образы, взятые из природы, характеризуют героев повести? Главные вопросы повести. Радостная душа. Любезная. Робкая. Легкомыслие Эраста. Значение Симонова монастыря в повести «Бедная Лиза». Измена Эраста. Причины самоубийства Лизы.
«Бедная Лиза» - Светское воспитание Московский пансион. Военная служба, Преображенский полк. «… И крестьянки любить умеют!». Бедная Лиза. Эпиграф к уроку: Идиллия. Н.М.Карамзин – журналист, писатель, историк. А.Н. Радищев Н.М.Карамзин «Путешествие из «Бедная Лиза» Петербурга в Москву» (гл. «Едрово»). Путешествие по Европе- 1789 -1790 г.
Всего в теме 8 презентаций
Коль ты чувствителен, прохожий, воздохни! (прогулки по Москве)«За Таганкой город кончался. Между Крутицкими казармами и Симоновым монастырем лежали обширные капустные поля. Здесь находились также пороховые погреба. Сам монастырь красиво возвышался... на берегу Москвы-реки. От него теперь осталась только половина прежней постройки, хотя архитектурой этого монастыря Москва могла бы гордиться не в меньшей степени, чем гордятся своими замками французы и немцы."
Историк М.Н. Тихомиров
Улица Восточная, 4... официальный адрес в справочниках старейшего монастыря Москвы - Симоновского. Он расположен недалеко от станции метро «Автозаводская».
Симонов мужской монастырь основан был в 1379 году племянником и учеником преподобного Сергия Радонежского - игуменом Феодором. Построение его благословили митрополит Московский и всея Руси Алексий и преподобный Сергий Радонежский. Новый монастырь расположился в нескольких километрах от Кремля на высоком берегу Москвы-реки на земле, подаренной обители боярином Степаном Васильевичем Ховрой (Ховриным), который впоследствии в этом монастыре постригся в монахи под именем инока Симонона. Рядом - проходила оживлённая Коломенская дорога. С запада - участок ограничивался крутым левым берегом над изгибом Москвы-реки. Местность была наикрасивейшая.
Четверть века постройки монастыря были деревянными. Владимир Григорьевич Ховрин строит в Симоновом монастыре храм Успения Богородицы. Этот храм, один из самых больших тогда в Москве, до сих пор высится на массивном белокаменном подклете и весьма изукрашен по-итальянски (в его перестройке в конце XV века принимал участие ученик самого Аристотеля Фиораванти). Возведение его было завершено в 1405 году. Видя это величественное сооружение, современники говорили: «Такой ляпоты ещё не бывало в Москве». Известно, что в XIX веке в храме хранилась икона Господа Вседержителя, принадлежавшая Сергию Радонежскому. По преданию, этой иконой Сергий благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву. После перестройки в конце XV века Успенский собор стал пятиглавым.
Успенский собор Симонова монастыря 1379-1404 гг.
(реконструкция П.Н.Максимова по результатам натурных исследований 1930 г)
Кроме же монастырского Успенского собора, Владимир Григорьевич и «ограду кирпичну около монастыря сделал». Это была первая в московской архитектуре каменная монастырская ограда, возведенная из нового тогда в Москве материала - кирпича. Его производство только что наладил все тот же Аристотель Фиораванти недалеко от Симонова, в селе Калитникове. В XVI веке неизвестные зодчие возвели вокруг Симонова монастыря новые крепостные стены с мощными башнями (некоторые историки предполагают авторство знаменитого русского зодчего Федора Коня, строителя стен Белого города Москвы, Смоленского Кремля и стен Боровско-Пафнутьева монастыря). Каждая из крепостных башен имела своё название - Дуло, Кузнечная, Солевая, Сторожевая и Тайнинская, выходившая к воде.
Башня «Дуло». 1640-е гг.
Вид с колокольни на Москва-реку. На переднем плане башня «Дуло» и «Сушило». Фотография начала XX в.
С момента своего создания Симонов монастырь находился на самых опасных южных рубежах Москвы. Поэтому стены его делали не просто монастырскими, но крепостными. В 1571 году с башни монастыря смотрел на горящую Москву хан Давлет-Гирей. Столица выгорела тогда за три часа, а в огне погибли около двухсот тысяч москвичей. В 1591 году во время нашествия татарского хана Казы-Гирея обитель вместе с Новоспасским и Даниловым монастырями успешно противостояла крымскому войску. В 1606 году в монастырь царем Василием Шуйским были направлены стрельцы, которые вместе с монахами отражали войска Ивана Болотникова. Наконец, в 1611 году, во время сильнейшего пожара в Москве, возникшего по вине поляков, многие жители столицы укрылись за монастырскими стенами.
Царские врата из Симонова монастыря.
Деталь. Дерево. Москва. Конец XVII в
На протяжении всей истории монастырь был самым посещаемым в Москве, сюда приезжали молиться члены царской семьи. Каждый считал своим долгом принять участие в строительстве и украшении обители, когда-то одной из самых богатых в России. Славилась на всю Москву и монастырская колокольня. Так, в Никоновской летописи помещена специальная статья «О колоколах», в которой говорится о сильном и чудном колокольном звоне, доносившемся, по мнению одних, от соборных колоколов Кремля, а по мнению других, от колоколов Симонова монастыря. Существует также знаменитая легенда, что накануне штурма Казани молодому Ивану Грозному ясно послышался звон симоновских колоколов, предвещающий победу.
Поэтому и к самой симоновской колокольне москвичи испытывали почтение. И когда к XIX веку она пришла в ветхость, то известный архитектор Константин Тон (создатель русско-византийского стиля в московской архитектуре) возвел в 1839 году над северными воротами монастыря новую. Крест ее стал самой высокой точкой Москвы (99,6 метра). На втором ярусе колокольни располагались церкви Иоанна, патриарха Царьградского, и святого Александра Невского, на третьем - звонница с колоколами (самый большой из них весил 16 тонн), на четвертом - часы, на пятом - выход на главу колокольни. Построили это величественное сооружение на средства московского купца Ивана Игнатьева.
Симонов монастырь в XVII веке. Реконструкция Р.А.Кацнельсон
Было время, когда Симоново слыло любимым местом загородных прогулок москвичей. Неподалеку от него располагался дивный пруд, по свидетельству летописей выкопанный братией при участии самого Сергия Радонежского. Он так и назывался - Сергиев пруд. В советское время его засыпали, и на этом месте сегодня находится административное здание завода «Динамо». О пруде еще немного чуть ниже.
Начавшаяся в 1771 году эпидемия чумы привела к закрытию обители и превращению её в «чумный карантин». В 1788 году по указу Екатерины II в монастыре организовали госпиталь - шла русско-турецкая война.
Трапезная Симонова монастыря. 1685 год
Фото из Истории русского искусства И.Грабаря
Большую роль в восстановлении Симонова монастыря в своё время сыграл обер-прокурор Москвы А. И. Мусин-Пушкин. По его прошению императрица отменила свой указ и восстановила монастырь в правах. Семейство Мусиных-Пушкиных захоронено в фамильном склепе некрополя храма Тихвинской иконы Божией Матери монастыря.
Первым, в соборе Успения Божией Матери, захоронили вкладчика и строителя этой церкви Григория Степановича Ховру. В дальнейшем собор стал усыпальницей митрополитов Варлаама, сына московского князя Дмитрия Иоанновича (Донского) - князя Константина Псковского, князей Мстиславских, Сулешевых, Тёмкиных, бояр Головиных и Бутырлиных.
До сих пор в земле, под местным Детским парком, покоятся: первый кавалер ордена святого Андрея Первозванного, соратник Петра I, Федор Головин; глава семибоярщины, трижды отказывавшийся от русского трона Федор Михайлович Мстиславский; князья Урусовы, Бутурлины, Татищевы, Нарышкины, Мещерские, Муравьевы, Бахрушины.
До 1924 года здесь стояли надгробия на могилах русского писателя С.Т. Аксакова и рано умершего друга А.С. Пушкина поэта Д.В. Веневитинова (на его надгробной плите чернела эпитафия: «Как знал он жизнь, как мало жил»).
Надгробие над могилами Веневитиновых
Вторично обитель закрыли уже в 1923 году. Последнего её игумена Антонина (в миру Александра Петровича Чубарова) сослали на Соловки, где он и скончался в 1925 году. Ныне игумен Антоний причислен к лику новомученников российских…
А. М. Васнецов. Облака и золотые купола. Вид Симонова монастыря в Москве. 1920
От некогда мощной крепости сохранились лишь немногие строения:
- Крепостные стены (три прясла);
- Солевая башня (угловая, юго-восточная);
- Кузнечная башня (пятигранная, на южной стене);
- "Дуло" (угловая, юго-западная башня);
- "Водяные" ворота (1/2 XVII в.);
- "Келарский корпус" (или "Старая" трапезная, 1485 г., XVII в., XVIII в.);
- "Новая" трапезная (1677-1683 гг., зодчие П. Потапов, О. Старцев);
- "Сушило" (солодежня, XVI в., 2/2 XVII в.);
- Казначейские кельи (1/3 XVII в.).
- Сохранился один закрытый храм с 5-ю престолами, пять же других храмов с 6-ю престолами были разрушены.
Современные фотографии состояния монастыря
Ну, а теперь немного лирики. Этот монастырь знаменит еще и романтическими историями...
Обессмертил Симонов монастырь Николай Михайлович Карамзин:
«... всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные, готические башни Симонова монастыря. Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густозеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом.
На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению дерев, поют простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные. Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим ».
"Лизин пруд"
В своей повести "Бедная Лиза" Карамзин весьма достоверно описал окрестности Тюфелевой рощи. Лизу с ее престарелой мамой он поселил возле стен расположенного неподалеку Симонова монастыря. Водоем у монастырских стен в южном предместье Москвы стал вдруг самым знаменитым прудом, местом массового паломничества читателей в течение долгих лет. Назывался пруд Святым, или Сергиевым, потому что, по монастырскому преданию, его выкопал сам Сергий Радонежский, основатель и первый игумен Троицкого монастыря по Ярославской дороге, ставшего знаменитой Троице-Сергиевой лаврой.
Симоновские монахи разводили в пруду какую-то особенную - размерами и вкусом - рыбу и угощали ею царя Алексея Михайловича, когда тот, проездом в Коломенское, останавливался для отдыха в покоях здешнего настоятеля... Вышла в свет повесть о несчастной девушке, простой крестьянке, которая жизнь свою кончила совсем не по-христиански - богопротивным самоубийством, и москвичи - при всей их богомольности - сразу же переименовали Святой пруд в Лизин пруд, и о прежнем названии вскоре помнили лишь старые насельники Симонов монастыря.
Многочисленные деревья, окружавшие его, были исписаны и изрезаны надписями сострадания к несчастной красавице. Например, такими:
В струях сих бедная скончала Лиза дни,
Коль ты чувствителен, прохожий, воздохни!
Впрочем, по свидетельству современников время от времени здесь появлялись и более ироничные послания:
Погибла здесь в пруду Эрастова невеста,
Топитесь, девушки, и вам тут много места.
В двадцатых годах прошлого века пруд сильно обмелел, зарос, стал похож на болотце. В начале тридцатых годов при строительстве стадиона для рабочих завода “Динамо” пруд был засыпан и на этом месте высажены деревья. Сейчас над бывшим Лизиным прудом высится административный корпус завода “Динамо”. Еще в начале 20 века на картах значился пруд ее имени, и даже железнодорожная станция "Лизино".
Вид на Тюфелеву рощу и Симонов монастырь
Наряду с прудом, столь же популярным местом паломничества стала и Тюфелева роща. Светские дамы каждую весну специально ездили сюда собирать ландыши, точно так, как это делала героиня их любимой повести.
Тюфелева роща исчезла в начале ХХ века. Однако, вопреки существующему мнению, истребили ее вовсе не большевики, а представители прогрессивной русской буржуазии. 2 августа 1916 года здесь прошла церемония торжественной закладки первого в России автомобильного завода. Предприятие под названием Автомобильное московское общество (АМО) принадлежал торговому дому «Кузнецов, Рябушинские и К». Однако Октябрьская революция не дала осуществиться планам предпринимателей. В августе 1918 года еще недостроенный завод был национализирован, а 1 ноября 1924 года здесь из итальянских деталей был собран первый советский грузовик - «АМО-Ф-15».
Романтические прогулки по Симонову монастырю сблизили двух людей - Дмитрия Веневитинова и Зинаиду Волконскую.
С Зинаидой Волконской Дмитрия в 1825 году познакомил В.Одоевский. Московский дом княгини был хорошо знаком всем ценителям прекрасного. В своеобразную академию искусства превратила его очаровательная хозяйка. «Царицей муз и красоты» называл ее Пушкин.
П.Ф.Соколов Портрет Д.В.Веневитинова. 1827
Встреча с Волконской перевернула жизнь Веневитинова - он влюбился со всей страстью двадцатилетнего поэта. Увы, безнадежно: Зинаида была старше его на 16 лет, и к тому же давно замужем, за братом будущего декабриста.
З.Волконская
Пришело время, и Зинаида попросила о разрыве отношений, в знак вечной дружбы подарив Дмитрию кольцо. Простой металлический перстень, извлеченный на свет из пепла при раскопках Геркуланума... Друзья говорили, что Веневитинов никогда не расставался с подарком княгини и обещал надеть его или идя под венец, или стоя на пороге смерти.
К моему перстню
Ты был отрыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.
Но не любовь теперь тобой
Благословила пламень вечный
И над тобой, в тоске сердечной,
Святой обет произнесла…
Нет! дружба в горький час прощанья
Любви рыдающей дала
Тебя залогом состраданья.
О, будь мой верный талисман!
Храни меня от тяжких ран,
И света, и толпы ничтожной,
От едкой жажды славы ложной,
От обольстительной мечты
И от душевной пустоты.
В часы холодного сомненья
Надеждой сердце оживи,
И если в скорбях заточенья,
Вдали от ангела любви,
Оно замыслит преступленье, -
Ты дивной силой укроти
Порывы страсти безнадежной
И от груди моей мятежной
Свинец безумства отврати.
Когда же я в час смерти буду
Прощаться с тем, что здесь люблю,
Тебя в прощанье не забуду:
Тогда я друга умолю,
Чтоб он с моей руки холодной
Тебя, мой перстень, не снимал,
Чтоб нас и гроб не разлучал.
И просьба будет не бесплодна:
Он подтвердит обет мне свой
Словами клятвы роковой.
Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя отроет вновь;
И снова робкая любовь
Тебе прошепчет суеверно
Слова мучительных страстей,
И вновь ты другом будешь ей,
Как был и мне, мой перстень верный.
Когда были написаны эти стихи, Веневитинову оставалось жить считанные дни. В начале марта 1827 года он танцевал на балу, а после, разгоряченный, перебежал через двор к себе во флигель в едва накинутой шинели. Простуда оказалась смертельной. 15 марта Веневитинова не стало. В минуту агонии его друг, Федор Хомяков, брат поэта Алексея Хомякова, надел перстень на палец умирающего.
В январе 1930 года, Симонов монастырь, в котором похоронили Веневитинова, был взорван, чтобы на освободившемся месте построить Дворец культуры. На 22 июля назначили эксгумацию останков поэта. "Череп Веневитинова, - записала М.Ю. Барановская, сотрудница Исторического музея, - удивил антропологов своим сильным развитием. Поразила музыкальность пальцев. С безымянного пальца правой руки был снят бронзовый перстень, принадлежавший поэту". Перстень Веневитинова передали в Литературный музей.
Дом культуры ЗИЛ
Симонову монастырю скоро исполняется 630 лет. Первые реставрационные работы начались здесь лишь в 50-е годы XX века. В 80-е шла реставрация Солевой башни и южной стены, тогда же была восстановлена часть восточной стены.
29 мая 1991 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий II благословил создание в Симоновом прихода для верующих с дефектами слуха. 31 декабря того же года здесь была зарегистрирована община глухих храма в честь Тихвинской иконы Божией Матери бывшего Симонова монастыря. Монастыря, который лежал в те годы в самом сердце столицы в руинах.
Храм Тихвинской иконы Божией матери
Год 1994-й стал для Симонова поворотным в истории святой обители - правительство Москвы выделило в безвозмездное пользование Московской Патриархии теперь уже весь комплекс сохранившихся зданий Симонова монастыря.
При общине глухих и слабослышащих задумано создать ступенчатую систему воспитания и обучения неслышащих: детский сад - школа - училище. Планируется организовать и дом для людей пожилых и немощных. Для всего это сейчас готовятся кадры в Свято-Димитровском училище сестёр милосердия.
Загрузка...
